– У-у, как все плохо, – пробормотал я себе под нос, делая небольшой шаг в сторону Лиса. – Господин атаман! Я – флигель-адъютант императрицы Екатерины, премьер-майор Вальдар Камдил. Следую в ставку Пугачева с пакетом от государыни. Передаю себя в ваши руки и поручаю вам свою судьбу, полагаясь на воинское благородство и военный обычай, – произнес я по-французски, давая знак Редферну переводить.
При этих словах я вытащил свою шпагу и протянул ее Лису. Сказать по правде, для того способа передвижения, каким странствовал я после падения с лошади, шпага не лучшая спутница. На том месте, где рукоять соприкасалась с бедром, я ожидал увидеть изрядных размеров синяк в форме этого злополучного эфеса. Но в целом это нисколько не снижало драматизма мизансцены.
– Ну шо, малахай нечесаный, съел? – Лис сложил пальцы в древнеязыческий знак, отпугивающий нечистую силу. – Накося, выкуси!
Собеседник Лиса, по всей видимости, старший среди нападавших, обвел взглядом казаков и, сочтя невозможным решать вопрос с позиции силы, зло выругавшись, развернул своего конька.
– Я тебя еще найду, песий сын! – выкрикнул он по-татарски.
– Давай-давай! Устанешь от жизни, обращайся, – напутствовал его Лис. – Ну шо, посол, залезай на кобылу, поехали посылаться.
Как на Черный Терек ехали казаки,
Ехали казаки, сорок тысяч лошадей.
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей
во всю мощь своего зычного голоса выводил Лис.
– Эх, любо, братцы, любо, –
подхватывали за вожаком казаки, —
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
Отряд шел по степи, оглашая окрестности зычной казачьей песней, словно давая понять, что всякому чужому, всякому неосторожному путнику следует убраться с дороги, едва заслышав ее, и не искушать судьбу, и так без труда поддающуюся искушению. «Любо, братцы, любо», – горланили казаки, и никому из них не было ровным счетом никакого дела до того, что на Черный Терек поедут в лучшем случае их дети, а то и внуки. Какая, к черту, разница! Зато как душевно.
– Ну и видок у тебя, капитан, – передал Лис, кидая косой взгляд. – Самый что ни на есть посольский.
Отсутствие зеркала освобождало меня от чересчур острых впечатлений и переживаний по поводу собственной внешности. Приходилось верить Лису на слово, тем более что боль от многочисленных ушибов, ссадин и царапин наводила на мысль, что мой напарник вовсе не преувеличивает свое впечатление.
– Ну ничего, – успокоил меня он. – Может, так оно и лучше. Жальче выглядишь.
– Неужели все так плохо? – мрачно спросил я.
– Мне не хочется тебя расстраивать, но с момента чудесного оживления у императора Петра Федоровича появилась дурная привычка вешать всех встречных офицеров. Где он этого набрался, ума не приложу, как-никак сам в прошлом хорунжий. Нет, конечно, есть шанс выжить, присягнув на верность государю, но, зная тебя, боюсь, что ты на такое не пойдешь.
– Не пойду, – согласился я. – Присяга – вещь священная.
– Ну это все условно. У нас с тобою здесь работа такая, что присягать можно, все равно как здороваться.
– Я офицер, и для меня это не условность. По приказу ее величества нашей королевы я командирован работать в Институт. Волею ее же я прислан сюда. Я и так сделал допущение, присягнув в этом мире императрице Екатерине, но более никому присягать не намерен. Офицерское слово чести нельзя давать кому попало и когда вздумается.
– Катись ты к черту. – неожиданно зло выругался Лис. – Фон-барон выискался.
На канале связи воцарилось молчание, длившееся довольно долго. Потом Лис вновь заговорил:
– Я тоже офицер... Из бывшего великого и могучего, навеки сплотившего. Ладно, оставим. Может, ты и прав, но наши шансы это не увеличивает. Могу тебе предложить другой трюк, слабенький, конечно, но авось сыграет. Скажи Пугачеву, что ты родом из Гольштейна.
– Зачем? – непонимающе поинтересовался я.
– Вальдар, ну ты серый, шо дым! Емелька же у нас кто – Петр III, в девичестве гольштинский принц. Вот он и делает вид, что жалует своих земляков. Во всяком случае, поволжских немцев наши практически не трогают. Будешь такой себе Вальдар фон Камдил. Шо, хреново? Напой ему песен, шо ты буквально у сестры его батюшки был любимый камер-паж... Не важно – что, главное, убедительно. Главное, чтобы он тебя выслушал, потому как с пьяных глаз может решить сначала повесить, а потом судить. Если же согласится выслушать, у тебя появляется шанс. В принципе, Пугачев вовсе не так уверен в своей немереной крути, как старается показать. За последние месяцы у него не было ни одной сколько-нибудь серьезной победы. А вот по холке ему в Оренбурге настучали так, что до сих пор чешется. – Опять же, жрать нечего, боеприпасов – поршинка за поршинкой гоняется с дубинкой. Со здешним людом не пожируешь, сами едят через раз. Вот и мечется, как блоха по загривку. Ну а тут еще из Польши Суворов подтягивается, от турок армия идет. В общем, жизнь у Емельян Иваныча безрадостная.
– Мне есть чем его порадовать, – криво усмехнулся я. – К нему переметнулись братья Орловы, и сейчас они движутся в его сторону где-то в этой же степи с отрядом в триста сабель при двух пушках, с обозом оружия, табунами коней и цыганским хором.
– М-да. – Лис нахмурился. – Куш немалый. Особенно хор. Вот веселуха начнется!
Лис замолчал.
– Я вижу, мысль о приходе нового подкрепления тебя отчего-то не слишком радует. Ну что ж, тогда тебя, может, обрадует сообщение о том, что жена Алексея Орлова, наследная великая княгиня Елизавета, так сказать, кузина твоего чудом спасшегося сюзерена, тоже сейчас где-то в этих местах и движется в том же направлении, что и мы.